Забавные истории и любопытные факты

Дата

Место

Цитата

7 октября 1786

Херсон

Ранним утром погода прояснилась. Мы приготовили горячий завтрак и в десять подняли паруса, при слабом северо-западном ветре. К четырем пополудни находились примерно в пяти милях от Херсона, и ввиду отсутствия ветра на берег были высажены люди, которые вчетвером при помощи каната тянули судно. Таким образом, к наступлению темноты добрались до карантинного барака, в 30 милях от пристани Глубокой.
Казалось, предстояло провести еще одну ночь на борту, но явился комендант и весьма учтиво предложил сойти на берег, предоставив мне в качестве жилья дом, где все оконные стекла были выбиты, а двери не запирались. Милостиво предоставлены стул, подсвечник и сальная свеча. Выручил лишь мой тюфяк.

13,14,15,16 17,18,19 и 20 октября 1786

Херсон

Весь день и отчасти вечер был занят тем, что записывал в дневник те фрагменты, которые из-за быстроты передвижения или болезни вынужден был хранить только в виде кратких пометок.
Погода стоит еще умеренная — на наше счастье, ибо для починки окон никто так и не явился, и лишь вставили два стекла в спаленке, где я ночую. Тут полно крыс, просто бедствие, и множество змей, которые ползают повсюду... Черт бы побрал эту мерзкую тюрьму!
Трое греков, только что прибывших в карантин, подкупили сержанта караула и провели три дня в Херсоне, о чем комендант поста понятия не имел. Но в конце концов это стало известно, их схватили и водворили обратно в карантинный барак. Сержанта разжаловали в рядовые, а солдат прогнали сквозь строй. Теперь на основе опыта я еще больше убежден в бессмысленности устройства карантинов по методу, применяемому в настоящее время во всей Европе.

26, 27, 28, 29, 30 и 31 октября 1786

Херсон

Приходил ко мне, вместе с консулом Польши, г-н Кадоган , раньше меня выехавший наземным транспортом из Константинополя с намерением осмотреть Крым. Но наступившее между тем сильное похолодание побудило его отказаться от продолжения путешествия. Завтра он отправляется в обратный путь до Вены, в поисках лекарства для своего глаза, которого, боюсь, может лишиться. На польской границе ему пришлось провести в карантине всего шесть дней.
Я подвергся серьезной опасности угореть, так как, спасаясь от холода, мы вынуждены по необходимости топить углем, ибо печки подобны печам для обжига кирпича, в каковых, чтобы разогреть их, нужно поддерживать огонь в течение восьми дней. В итоге, когда вечером ложился спать, мне стало совсем плохо и затошнило. Так что, если бы немедленно не открыл все двери и окна, чтобы проветрить, то умер бы от удушья! «Felix qui potuit rerum cognoscere causas!»

11 ноября 1786

Херсон

Сегодня сидел дома, так как погода сквернейшая и улицы Херсона стали непроезжими из-за грязи не меньше фута глубиной. В полдень Розарович прислал карету, и я обедал у него. Собравшееся там общество не расходилось до вечера, а потом меня отвезли домой, где я выпил чашку чая, чтобы согреться, ибо холод невыносим. Когда льет дождь, улицы совершенно непроходимы.

20 ноября 1786

Херсон

<...> Вечером был в гостях, а к полуночи вернулся домой, чтобы сделать записи. Но едва приступил, как явился мой хозяин г-н Ру, крича и спотыкаясь, словно в припадке отчаяния. Сопровождавшие его господа Сассиньон и Дофине также были навеселе, но Ру совершенно не вязал лыка. Они снова принялись распивать пунш, не давая мне писать, и один Бог знает, как сумели добраться до своих постелей. А мой прославленный компаньон надоедал сетованиями по поводу того, что я не пожелал пойти на обед к Антуану (лично пригласившему меня), проявив тем самым пренебрежение к г-ну Ру, и прочим вздором. Так что пришлось отправить его спать, а я решил немедленно переселиться.

1 декабря 1786

Херсон

<...>В России полк — это, в сущности, небольшое селение со всем необходимым, чтобы существовать самостоятельно, а когда прикажут, тотчас же выступить в поход. Нет такой работы по механической части или в доме, для исполнения которой тут не имелось бы собственных мастеровых, отбираемых по мере прибытия новобранцев командирами рот по своему усмотрению. И самое необычное то, что каждый обучается ремеслу, не имея иного учителя, кроме палки, готовой обрушиться на его спину, если он не научится и не сделает того, что велено. Но необъяснимым образом названное средство действует безотказно. <...>
Жалованье, как видно из прилагаемых данных , самое мизерное, а потому солдат редко ест что-либо, кроме хлеба с солью. Я попросил дать попробовать эту еду, и черный хлеб показался мне чрезвычайно кислым (впрочем, говорят, он не вреден). И немного совсем сырой капусты, чуть приправленной уксусом. Несмотря на этот скудный рацион, люди выглядят здоровыми и крепкими. Когда солдат трудится на общественных работах, он получает дополнительно пять копеек (рубль равен ста копейкам). Как только наступает его очередь нести службу, он берется за оружие, а вместо него работает другой. Таким образом он поочередно то становится под ружье, то орудует мотыгой.
Многие женаты, и такие сооружают себе хижину (наподобие пещеры), где ютятся с семьей, словно крысы. <...>

8 декабря 1786

Херсон

Сегодня впервые по прибытии в эту страну надел башмаки, ибо из-за мороза и скверных тротуаров все тут постоянно ходят в сапогах.

28 декабря 1786

Херсон

У нас к обеду был генерал-аншеф Суворов, прибывший два дня назад в составе свиты князя Потемкина. Присутствовали Текели, Штакельберг и высокопоставленные офицеры гарнизона. Суворов наговорил мне кучу комплиментов и произвел впечатление человека крайне назойливого. Говорят, однако, что он храбр и исполнен чувства воинского долга. Награжден тремя орденами, из коих один получил за взятие крепости на границе Кавказа , о чем послал императрице донесение в виде двустишия:
Слава Богу, слава Вам,
Туртукай взят, и я там.

31 декабря 1786  (старый стиль)

Крым День пасмурный, отправились в десять часов утра и, проехав 130 верст с переправами через небольшие речки Качу и Кабарту, прибыли в разрушенный город Инкерман, где имеется множество домов и иных жилищ, вырубленных в скалах, которые достигают значительной высоты. Эти строения расположены в пять ярусов, возвышающихся один над другим, они образуют улицы, которые сообщаются между собой при помощи внутренних лестниц, и т.д. Весьма необычно!

20 января 1787

Крым Около семи часов утра прибыли в Перекоп и остановились позавтракать в доме начальника гарнизона... бригадира Фогта. Там я видел барашка, чей густой мех пепельного цвета типичен для разводимой в сем краю породы. Он выглядел очень грациозно.
У некоторых из наших людей были отморожены лица, и они оттирали их снегом, салом и т.д., — что помогает. Мои ступни находились в таком же состоянии, несмотря на сапоги на теплой подкладке и прочие защитные меры, так что более чем за час, проведенный возле камина, я не смог их согреть.

4 февраля 1787

Кременчуг Утром Рибас прислал за мной карету, и я отправился к нему домой, куда мы велели вызвать немца-портного и раздобыть немного сукна. Поскольку удалось найти только [материю] синего цвета, был сшит адъютантский мундир, а я тем временем приобрел вышитый камзол для своего костюма из вигоневой шерсти, шляпу, шпагу и т.д. Мой слуга не понимает ни единого моего слова, вследствие чего я нахожусь в крайне затруднительном положении. Выручает лишь Рибас, который с грехом пополам меня понимает.
6 февраля 1787 Кременчуг Мой экипаж продолжал мчаться вперед: кое-где снег уже сошел, а местами его оставалось слишком много. Подчас попадались скверные лошади, так что путешествие было, конечно, не из приятных.
Пейзаж очень красив: простирающиеся вдаль леса, повсюду обилие деревьев и водоемов, холмистая местность, живописный ландшафт. Множество селений, в деревнях и в поле виднеются укрепления, чтобы укрываться во время нашествий татар, которые несомненно являлись ужасными соседями, и мне непонятно, как находились люди, готовые жить в этой стране.
Около девяти часов вечера зашел в дом некоего почтмейстера, чтобы закусить чем-нибудь из своих припасов. Боже мой! Какое убогое, грязное и неубранное жилище, жалкая утварь, а обитатели испуганы и замкнуты, хотя, видимо, благожелательны и простодушны.
 
7 февраля 1787 Киев Около десяти часов утра прибыл в селение, находящееся в 32 верстах от Киева, но не обнаружил там никого, кто предоставил бы мне коней, так как все направлялись в церковь. Я разозлился, и тогда пошли за лошадьми. Между тем у меня было время рассмотреть жителей обоего пола, спешивших к храму: все в сапогах, а у женщин голова повязана большим чистым белым платком таким образом, что оба конца свисают до пояса. Все хорошо и тепло одеты. По численности населения деревня насчитывала, как мне показалось, от трех до четырех тысяч душ.
 

14 февраля 1787

Киев Прибыл во дворец ровно в одиннадцать часов, и полчаса спустя вошла императрица, коей меня представил гофмейстер князь Безбородко . Я поцеловал руку ее величества, благосклонно вынутую из муфты и легким движением протянутую мне (ибо здесь не принято преклонять колено или что-либо в этом роде), и, отходя, учтиво поклонился.
Вслед за тем, с разрешения князя Потемкина, вошел в приемную, и ее величество тотчас же заговорила со мной, спросив, сколько градусов тепла бывает при самой низкой температуре на моей родине и т.д. Потом мы перешли в просторный зал, где был приготовлен четырехугольный стол, накрытый с трех сторон на 60 кувертов (я ведь был еще заранее приглашен князем Барятинским). Уселись примерно в половине первого. Я оказался рядом с графом Чернышевым, который заботливо ухаживал за мной, а ее величество дважды посылала мне стоявшие возле нее блюда.
 

18 февраля 1787

Киев Около десяти часов утра вышли прогуляться по Старому городу (Подолу). Осмотрели некоторые из множества здешних церквей (меня уверяли, будто их число в городе и его предместьях достигает 160), каковые по своему внешнему виду поистине восходят к «колену» Леви . Среди прочих — Братская церковь , одна из самых больших и красивых, с вратами, алтарем и массивными серебряными люстрами. Внутри над главным входом — крупного размера фреска, изображающая рай и ад (чистилище тут не признается). Сколько там чертей с козлиными копытами, хвостом и рогами, которые хватают грешников и вливают им в глотку расплавленный свинец и кипящее масло, а также клещи, огонь, и тому подобный вздор. <...>

22 февраля 1787

Киев

С раннего утра засел за дневник, а затем распорядился снарядить в дорогу мою кибитку. Явился Нассау с сообщением, что императрица [вчера] справлялась обо мне, не захворал ли? А князь [Потемкин] ей ответил, что я наверняка не знал о приеме при дворе.
После обеда уведомил князя о своем намерении через два дня отбыть. Тот спросил: «А Вы не хотите [на прощанье] поцеловать руку императрице»? Конечно, ответил я. «Тогда это надо сделать сегодня же вечером, ибо у ее величества не будет больше приемов до воскресенья. <…>

 Играя в карты, ее величество расспрашивала меня о нашей Америке, об иезуитах, языках, туземцах; рассказала, как мадридский двор отказался прислать сведения (под предлогом того, будто они являются государственной тайной), необходимые для составления задуманного ею словаря всех известных языков. Ее интересовали афинские древности, храмы Минервы и Тезея, Италия, мост Маталоне, правление Карла III в Неаполе . <…>

 Сегюр назвал меня выдающимся царедворцем, ибо за короткий срок я добился того, что государыня проявила ко мне интерес, тогда как некоторых именитых иностранцев в течение месяца не удостоила ни единого словечка.

3 марта 1787

Киев

Читал. По совету дра Роджерсона решил испробовать русскую баню. Сказал об этом Киселеву, зашедшему навестить меня, а он — князю, и тот немедленно приказал слугам быстро все приготовить и помочь мне. <…>

В семь часов спустился в баню, но вскоре жар усилился настолько, что я спрыгнул с полка, боясь умереть от удушья или изжариться. В конце концов заставил ослабить жар и пробыл там более получаса; за это время меня вымыли с мылом с ног до головы, отхлестали веником и окатили горячей водой, после чего я влез на верхний полок, где мою голову и все тело опять обливали водой, но уже теплой. Затем перешел в другое помещение, лег в кровать, тепло укрылся и лежал, пока не пропотел и не обсох окончательно. Выпил много меда, поскольку испытывал сильную жажду, и лишь по прошествии примерно часа оделся. Мой слуга и банщик, хорошенько пропарившись, выскочили наружу и кувыркались в снегу, что доставляет им высшее наслаждение. Придя к себе в комнату, почувствовал некоторую слабость, съел немного супа, принесенного добрым Михаилом, и лег в постель.

14 марта 1787

Поездка в Канев

<…> В половине девятого, проехав две мили, прибыли в Поток (Potok) и зашли к почтовому смотрителю, у которого останавливался король. Он принял нас очень радушно, предложил чай, кофе, и вкупе с припасами, кои у нас имелись, получился замечательный ужин, однако мой спутник, генерал Румянцев, чувствовал себя не совсем здоровым. В комнате было так жарко, что мы, не в силах этого вынести, распахнули двери, хотя местным жителям подобная жара нравится. Девушка лет пятнадцати и малые дети спят в закутке, образованном стеной и печью, где хоть хлеб выпекай. Не понимаю, как эти люди не болеют, попеременно находясь то в жаре, то в холоде. <…>

29 марта 1787

Киев <…> Императрица поиграла немного в карты, а затем начался обед, во время которого она очень ласково со мной разговаривала. (Оказывается, сегодня Ее Величество после службы навещала больного архиепископа. Какое человеколюбие!)
Я сидел рядом с великим маршалом Мнишком, который от имени Его Величества короля Польши говорил мне всякие льстивые слова, и имел долгую беседу с другим соседом, графом Мошиньским . Он кажется мне человеком дела, притом не лишенным образованности, однако меня раздражает, что он, словно какая-нибудь глупая женщина, навешивает на себя бриллианты, жемчуга, изумруды, кольца, шпоры, цепи и безделушки, истратив на них целое состояние — более 200 тысяч дукатов. Сам же не имеет приличного дома и даже стаканом вина никого не угостит, не говоря уже о том, чтобы учредить какое-нибудь общественное заведение, которое способствовало бы облегчению участи или просвещению тех несчастных, из коих он выкачивает свои богатства. И такое творится в республике! А он еще считается наставником молодежи, и она должна ему подражать. <…>

11 апреля 1787

Киев

Сначала во дворец, а оттуда с Уитвортом заехали за Шицгербертом, чтобы вместе отправиться в ратушу на обед с участием императрицы, куда нас пригласили специальными билетами. <…>

 Вскоре прибыла императрица, городской голова обратился к ней с приветственной речью, но уже на второй фразе запнулся от смущения и умолк, а Ее Величество тотчас помогла ему выйти из затруднительного положения, произнеся ответные слова. <…>
За столом пришлось довольствоваться совершенно остывшей едой, которую подавали как-то несуразно, поскольку по правилам этикета у горожан принято накладывать ее себе самим. Мало того, что перебили половину посуды, но вдобавок лакеям, чтобы пробиться к принесенным заранее блюдам, приходилось оттаскивать [гостей] за рукава, ибо они разинув рты, уставились на императрицу. <…>

9 мая 1787

Дорога в Москву В семь утра я открыл глаза и обнаружил, что нахожусь у дверей трактира в Туле, куда форейтор доставил нас на скверных лошадях в половине четвертого. Я вышел и нашел сносное жилье, за которое с меня запросили рубль с полтиной. Я согласился. Выпил чаю и, чувствуя себя разбитым, улегся в постель, которую мой добрый Карлос застелил простынями и проч., ибо здесь такими вещами не пользуются.
В полдень отправился к генерал-губернатору господину Кречетникову с письмом от князя Потемкина. По дороге попал под дождь с градом, однако возвращаться не стал. Его превосходительство изволили в это время кушать суп, и потому письмо не хотели передавать. Наконец это было сделано, и вышедший ко мне адъютант сообщил, что я могу возвращаться к себе в гостиницу, хотя дождь лил как из ведра. Так мне и пришлось ретироваться, несмотря на самые высокие рекомендации. Я раздобыл у моего трактирщика немного супу и жаркого, ибо мой желудок давно требовал горячей пищи, коей я не пробовал вот уже двое суток, причем все это время стоял адский холод. Вскоре появился адъютант и передал мне от имени вышеупомянутого губернатора, что тот пришлет за мной управляющего мануфактурой и т.д. Затем пришел еще один с извинениями того же губернатора по поводу того, что он не смог меня принять, и с уведомлением, что раньше завтрашнего дня осмотреть завод не удастся, ибо сегодня праздник. Прекрасно, прекрасно, господа. <…>

14 мая 1787

Москва <…>Поехал в Кремль, где меня поджидал хранитель господин Коген, действительный статский советник, которому я привез письмо от князя Потемкина. Он встретил меня чрезвычайно любезно, и мы приступили к осмотру сокровищ. Поднявшись по лестнице, которую именуют Красной (то ли по причине ее цвета, то ли оттого, что в русском языке этим словом обозначают все самое лучшее) и по которой в былые времена могли подниматься только монархи (однако же, надобно сказать, весьма скверной), мы прошли в четыре главных помещения, где хранится несметное количество одежд, чаш, кубков, столовой посуды, украшений, корон, золотых и серебряных блюд и т.д. В большинстве своем все это — царские реликвии, ныне вышедшие из употребления, но чрезвычайно дорогие.
Среди прочего выделяются короны Сибири, Казани, Астрахани и России; большой трон из золота и серебра, инкрустированный драгоценными камнями, персидской работы. Еще один трон, на котором вместе восседали Иван и Петр I, имеет потайное окошко, через которое их сестра Софья слушала все, что говорилось, и подсказывала братьям. Необычайной роскошью отличаются седло и конская сбруя, подаренные нынешней императрице. Первые законы, изданные Иваном Васильевичем , хранятся в круглом серебряном ларце. Два больших серебряных блюда с великолепными изображениями батальных сцен — дар, как мне сказали, английского короля. Изделия из слоновой кости византийской работы, выполненные с высочайшим вкусом; небольшая коллекция янтаря и т.д., и т.д. Генерал Коген пообещал мне список всех этих вещей, и, если пришлет, я вставлю его в эти записи. Потом мы побывали в верхнем зале и в «Теремке» (Teremock) — маленькой башенке наверху, куда цари имели обыкновение подниматься по весьма отвратительной лестнице, чтобы полюбоваться открывающимися оттуда прекрасными видами.
 

18 мая 1787

Москва <…>В девять часов поехали в так называемый Клуб. Входной билет генерал-губернатор прислал мне еще утром. Это прекрасная зала, быть может, в своем роде самая большая в Европе — 120 футов в длину и 72 в ширину, — с лепными украшениями и деревянными колоннами, кажется, коринфского стиля. <…>
Есть тут и большие залы для игры в карты, без которых здесь не обходится ни одно собрание, а также «toilettes» , где дамы то и дело обновляют краску на лице. Подобное мы видели и в Вокзале, где одна «demoiselle» усердно предавалась сему занятию на глазах у всех. Мой приятель Корсаков, который был с нею знаком, пытался уверить ее, что в подобных ухищрениях вовсе нет нужды и т.п. «Полноте, сударь! — возразила она. — Прилично ли появляться вечером с бледными утренними румянами?» Черт знает, что за представления о приличиях у этой дамы! <…>

22 мая 1787

Москва <…> Оттуда поехали в Большие бани, мужские и женские, что на Москве-реке. Зашли сначала в мужские, где увидели великое множество голых людей, которые плескались в воде безо всякого стеснения. Через дверцу в дощатой перегородке проследовали в женскую часть, где совершенно обнаженные женщины прохаживались, шли из раздевальни в парильню или на двор, намыливались и т.д. Мы наблюдали за ними более часа, а они как ни в чем не бывало продолжали свои манипуляции, раздвигали ноги, мыли срамные места и т.д. ... В конце концов, пройдя сквозь толпу голых женщин, из коих ни одна не подумала прикрыться, я вышел на улицу и дошел до другого входа в ту же баню, откуда все было видно как на ладони, а потом снова зашел внутрь, и банщицы, взимавшие плату у входа, даже не подумали меня остановить. Тела беременных из-за огромного живота напоминали бесформенную массу. Поистине, разглядывая всех этих обнаженных женщин, всех возрастов и с самыми разнообразными формами, я не смог отыскать в них большого сходства с «Венерой» из собрания Медичи... В этой бане бывает более 2 тысяч посетительниц, главным образом по субботам, и с каждой берут всего две копейки; однако меня уверяли, что хозяин получает большой доход. Оттуда мы вышли наружу и проследовали к реке, чтобы посмотреть на женщин, которые после бани идут туда купаться. Их было очень много, и они спускались к воде без малейшего стыда. А те, что были на берегу и еще мылись, кричали нам по-русски: «Глядеть гляди, да не подходи!» Мужчины там купаются с женщинами почти вперемешку, ибо, если не считать шеста, их в реке ничто не разделяет. О Боже, видел там красивую девушку, у которой спина была в кровоподтеках и синяках от хозяйских палок или кнута, а вся ее вина, быть может, состояла в том, что она разбила чашку или совершила иной мелкий проступок! Сколь различными могут быть нравы и образ мыслей! <…>

7 июня 1787

Москва

В десять часов приехал полковник Корсаков, и мы проговорили с ним более часу. Затем явился господин Мей, и я пожаловался на рекомендованного им проходимца: этот негодяй, не получив с меня денег, которые он требовал в уплату за мнимую работу, коей ему не поручали, тайком угнал экипаж, находившийся в каретном сарае, и был таков. После обеда зашел Ларосьер, и мы с ним долго беседовали; приезжал и господин Рост, которого я попросил позаботиться о моей карете, ибо та до сих пор не обнаружена, а я хочу непременно выехать завтра. Заблаговременно послал своего русского лакея отправить в Петербург письма нескольким английским коммерсантам.
Мой слуга Карлос, который явно не хочет сопровождать меня в Петербург, хотя был нанят именно с этой целью, окончательно вывел меня из терпения, и я задал ему трепку, после чего он, улучив момент, спрятался в доме, обставив все так, будто сбежал. Обнаруживаю его в одной из комнат и велю выходить; он не подчиняется, я награждаю его парой оплеух, и тогда он пускается наутек. Призываю на помощь стражников, те его хватают, но потом, не поняв, что я им говорю, отпускают. Преследую его, пытаясь задержать, но он убегает по крышам, и я остаюсь без слуги.
Я испытал в высшей степени неприятное чувство, впервые ощутив, сколь ненадежна полиция в этой стране и каково иностранцу иметь дело со здешними слугами, мастеровыми и т.д. В конце концов снова обратился к господину Росту с просьбой, чтобы губернатор предоставил мне солдата, который сопровождал бы меня до Петербурга, и напомнил ему о карете, каковой я лишился. Ларосьер еще некоторое время оставался со мною, а затем ушел, и во всем доме не было больше ни единого человека, понимающего хотя бы одно мое слово. Вот уж поистине безотрадное положение! <…>

Не могу описать, в сколь неутешительном положении я оказался, но что поделаешь. Призвав на помощь все свое терпение, я принялся укладывать вещи, собирать и увязывать книги, в чем мне неуклюже помогал мой лакей Иван, который не понимает ни слова из того, что я ему говорю. К полуночи покончил с этим утомительным занятием и лег спать, твердо решив отправиться в дорогу, как только прибудут лошади и моя карета, которая до сих пор не нашлась. Меня не покидала мысль, что, пока я сплю, мой слуга может проникнуть в дом и обворовать, ибо ни одна дверь здесь не запирается на ключ, а у меня остался его паспорт и т.д.

23 июня 1787

Петербург Встал в десять часов и, выпив кофе, поднялся на одну из башен дворца, чтобы окинуть взором весь парк и его окрестности. Отсюда действительно открывается прекрасный вид на Царское Село и т.д. Проходя через одну из комнат верхнего этажа, заметил две картины, изображающие действия эскадры и русских войск на Лемносе. Увидел сверху нескольких солдат, готовившихся заступить в караул, после чего накинул surtout и поспешил туда, успев к смене караула; мне очень понравились солдаты, они так же хорошо вымуштрованы, как пруссаки.
Затем я пошел одеваться, а в четверть первого мы собрались в зале, и великокняжеская чета вышла к нам. Он спросил, понравились ли мне его солдаты, и я высказал свое мнение, после чего он взял меня за руку и, крепко сжав ее, проговорил: «Друг мой, таков уж мой образ мыслей, и с этим я ничего не могу поделать. Однако же те, кто хочет меня опорочить, нарочно поступают наперекор мне», и т.д. Цесаревич произнес эти слова с таким пылом, что я растрогался. По другому поводу он сказал: «Что я сделал? Пока ничего... разве что детей». Рассуждая о том, что люди слишком торопятся со строительством домов, и оттого те получаются непрочными, великий князь заметил: «Причина состоит в том, что в этой стране нет ничего надежного, а потому все хотят наслаждаться, ибо что будет завтра, неизвестно, и нужно успеть воспользоваться моментом». Какая дьявольская мысль! Хотя в ней, без сомнения, заключена большая доля правды. <…>

23 июля 1787

Петербург <…> В семь ужинал с Бецким и госпожой Рибас, рассказывал о приятно проведенном дне, да и сами мы премило провели время до одиннадцати. Бецкой сказал, а Миних подтвердил, что Кобенцль, не успев приехать, выступал перед великими князьями и прочими в какой-то французской комедии в роли слуги и его по ходу пьесы на глазах у всех здорово отлупили. Вот тебе и достоинство посла! Родился даже каламбур: посол среди комиков и комик среди послов. Странно все это, право.

3 августа 1787

Петербург <…> Полюбовались великолепным зданием Академии наук, находящимся напротив, на другом берегу Невы, затем прошли до конца набережной, где возвышается знаменитая статуя Петра I работы Фальконе: «Петру I — Екатерина II». Прекрасное творение, но с серьезными недостатками: правая часть фигуры как-то неестественно напряжена, по размерам она в два раза превосходит обычную, хвост у лошади сделан будто бы из шерсти, хотя сам конь замечателен. Но что совершенно непростительно, так это то, как поступили с огромным чудесным каменным постаментом, обрубив его на треть... а ведь мог получиться удивительный грандиозный ансамбль! Говорят, причиной всему — зависть автора, и судя по нынешнему смешному пьедесталу, похожему на жабу, так оно и есть. Мой спутник буквально засыпал меня анекдотами о Фальконе, которого хорошо знал. <…>

8 августа 1787

Петербург

В половине двенадцатого прибыл во дворец. Д'Орта и Деболи заговорили со мной, остальные сделали вид, что не заметили. Затем пришел князь Барятинский и попросил меня проследовать в личные покои Ее Величества, а также передал ее приглашение отобедать сегодня в «Эрмитаже». Гвардейский офицер проводил меня к императрице, а я про себя отметил, что мои противники выглядели несколько растерянными. <…>

Закончив, отправились к Лоджиям — или Библии — Рафаэля, восхищались ими, как они того заслуживают, и я не мог не заметить Ее Величеству, что смотреть их нужно именно в Петербурге, ибо в Риме значительная часть едва различима; потомки будут ей за это благодарны, как и за бронзовые статуи, стоящие в Академии наук. Мои слова понравились государыне, и она добавила: «К тому же они обошлись мне очень дешево, кажется, в 22 тысячи рублей». <…>

12 августа 1787

Петербург Гатри поднял нас в пять утра, мы выпили кофе и в шесть отправились в Шлиссельбург, в 22 верстах отсюда. <…> Комендант, бригадир Зиглер, немец по происхождению, который сразу же, нимало не смущаясь, сообщил, что начинал служить простым солдатом, принял нас очень любезно, предложил вина и показал камеру, где содержался принц Иван и где он, возможно, был убит... в каждой камере постоянно находится караульный. Напротив, в таком же темном и грязном подвале, как и предыдущий, я увидел связки бумаг в очень плохом состоянии, валявшиеся даже на полу, и мне сказали, что это архив. О, Боже!
Затем обошли вокруг крепости, заходили в угловые башни, построенные шведами, поднимались наверх, и, находясь в одной из них, я долго любовался прекрасным большим озером. После чего спустились во двор с высокими стенами, в одном из углов крепости, посреди которого стоит немного недостроенное двухэтажное здание в форме параллелограмма, с двенадцатью маленькими комнатками, кухней и крошечным садиком. Несомненно, это жилище готовил Екатерине Великой ее муж , намереваясь навсегда заточить ее там. Страшно даже подумать об этом!<…>
Потом взяли шлюпку и отправились все вместе на другой берег посмотреть дом князя Потемкина, в котором он, как дитя, постоянно что-то переделывает. Я по обыкновению поднялся в бельведер и полюбовался очередным чудесным видом. Вернулись в прекрасном настроении, и мы со Спренгпортеном прихватили обеих дам, молодой человек с доктором Гатри сели в двухместную карету, и в половине десятого мы все прибыли в усадьбу генерал-прокурора Вяземского, которую хотели осмотреть. Молодые хозяева как раз ужинали, но не были настолько любезны, чтобы пригласить нас, а посему мы отправились в сад, погуляли немного, осмотрели круглое здание храма, расположенное напротив дома; архитектура его и строгие пропорции нам понравились.
В половине одиннадцатого были уже у доктора Гатри. Когда мы вошли, служанка-швейцарка подумала, что это воры, и выбежала в одной сорочке со свечой в руке, в ужасе причитая: «Господи, Господи, Отче наш!» — но, поняв свою ошибку, погасила свечу и исчезла, оставив нас в темноте. Мы очень смеялись над таким приемом, потом поужинали привезенными остатками и в половине первого разошлись по домам.
23 августа 1787 Петербург <…> Затем посетили городскую тюрьму, где содержатся 120 арестантов; камеры довольно приличные, хотя нет ни кроватей, ни места, где можно было бы умыться. Те, у которых отрезаны носы, простодушно заявляли, что они разбойники с большой дороги; среди арестантов оказалось всего два финна, и губернатор объяснил, что воровством они совершенно не занимаются, а основное преступление — это скотоложство с коровами, причем доносят на виновных их же жены. Может быть, из ревности? <…>