АВАНТЮРИСТ СТАРАГО И НОВАГО СВЕТА - В. Тимирязев

В. Тимирязев

Из сборника Исторический Вестник Год Шестнадцатый, Библиотека «Руниверс» , Том LX, Москва.

«Здесь принц Нассау, гранд испанский, и испанец Миранда; когда весь этот народ разъедется, то будет говорить, что не стоило приезжать», - писала Екатерина II Гримму, из Киева, 8-го февраля 1787 года[1], а один из упоминаемых ею иностранцев, принц Нассау-Зиген, в письме к своей жене от 28-го февраля того же года замечает: «Мы нашли в Херсоне испанскаго американца г. де-Миранда, человека необыкновенного, который очень умен и чрезвычайно понравился князю Потемкину; он совершил с нами все путешествие»[2]. Наконец, французский посланник, граф Сегюр, сопровождавший Екатерину в ея знаменитой крымской поездке, рассказывает: «Я впервые увидел в Киеве испанца, имя котораго потом приобрело довольно печальную известность; его звали Миранда; это был человек образованный и умный, но очень смелый интриган. Родившись в Америке, он находился в родственных сношениях с семьей Аристегитта, которую я знал в Каракасе. Во время войны испанское правительство открыло, что Миранда, изменив своему долгу, передал английскому адмиралу планы и карты Кубы, а также других испанских колоний. Его хотели арестовать, но он бежал и, лишенный своего чина в испанской армии, разъезжает с тех пор по Европе. Испанские агенты преследуют его всюду, а английское правительство, говорят, платит ему пенсию. Он затаил свое негодование и оскорбленное самолюбие до той минуты, когда представится возможность вернуться в Каракас и произвести там, давно задуманную им, революцию. Я тогда не зал всех этих фактов, но так как он не имел никаких рекомендательных писем, то я отказался представить его императрице. Миранда, нимало не унывая, обратился к принцу Нассау, котораго он знал в Константинополе, и тот представил его князю Потемкину, который пришел в восторг от его ума и добился для него тайной аудиенции у Екатерины. Он сумел убедить императрицу, что она жертва инквизиции и мученик философии, а когда он распростился с ней и поехал в Петербург, то она приказала своему вице-канцлеру принять его с почестью, как человека, котораго она удостоивала своим уважением»[3]. Вернувшись в Петербург, Сегюр застал там Миранду, который имел очень неприятное столкновение с испанским поверенным в делах. Этот последний требовал, чтобы он или снял полковничий мундир, или представил официальный документ на чин полковника испанской армии; Миранда отвечал на это очень дерзким, оскорбительным письмом. Тогда представитель испанского двора обратился за инструкциями в Мадрид и получил приказ потребовать от императрицы выдачи Миранды, как беглеца, обвиняемого в государственной измене. «Я, - говорит Сегюр, - отказался содействовать ему, потому что в подобных обстоятельствах экстрадиция несправедлива и неполитична, а обещал только прекратить все отношения к Миранде. Но так как министры, из угождения императрице, обращались с этим испанцем очень любезно и принимали его вместе с дипломатическим корпусом на своих званых обедах, то я вместе с неаполитанским посланником, герцогом Серра-Каприола, объявил им, что подобное поведение относительно человека, оскорбившаго повереннаго в делах Испании, было доказательством неуважения к дворам Мадридскому, Неаполитанскому и Версальскому, и если это продолжится, то мы прекратим всякия с ними отношения. Такой решительный тон сначала рассердил императрицу, так как ея флигель-адъютант, Мамонов, был очень дружен с Мирандой, и сама императрица часто видала его. Но спустя несколько дней она успокоилась и посоветовала Миранде уехать. Он удалился из России, осыпанный ея милостями»[4].

Вот все сведения, которыя имелись до сих пор о пребывании в России одного из видных авантюристов конца восемнадцатого и начала девятнадцатого веков; но и новый его биограф, Морис Вал, посвятивший любопытной и разношерстной деятельности своего героя обстоятельный очерк под заглавием «Авантюрист двух светов: генерал Миранда», в первой сентябрьской книжке La Vie Contemporaine[5] за прошедший год, не много щедрее на подробности о поездке Миранды в Россию. Он только рассказывает, что Потемкин, встретившись с ним в Тавриде, представил его Екатерине, которой он понравился, и она предложила ему поступить в русскую службу, но он отказался на том основании, что посвятил свою жизнь великому делу освобождения южной Америки от испанского ига. «Эта положительная царица, - замечает Вал, - не пренебрегала идеалистами и даже поощряла их излюбленныя идеи, с целью вопсользоваться ими при случае для собственной пользы. К тому же проект Миранды не был очень химеричным и если он удался в северной Америке, то отчего нельзя было ему удаться и в Южной. Наконец, было благоразумно иметь всюду друзей, даже в Новом свете, и она была способна оценить благороднаго героя так же, как прекрасное произведение художества, поэтому в ея благосклонном приеме Миранды, быть может, звучало нечто более, чем политическая нота. Во всяком случае она приказала написать представителям России при европейских дворах, чтоб они не только хорошо принимали Миранду и окружали его всяческим вниманием, но и оказывали ему помощь, поуровительство, а в случае надобности и приют в посольском доме»[6]. К сожалению, Вал не указывает на источники даже этих скудных сведений, и таким образом сообщаемый им факт о покровительстве Миранды Екатериной остается ничем не доказанным, и роль, разыгранная им в России, покрыта прежним мраком неизвестности. Зато, благодаря картинному рассказу Валя, интересная личность Миранды выступает перед нами очень рельефно на пестром фоне его полной драматических перипетий жизни авантюриста Стараго и Новаго света, энергичнаго деятеля французской революции и мученика борьбы за освобождение его родины, Южной Америки, от испанского ига, что удалось, однако, совершить не ему, а его знаменитому ученику и сподвижнику Боливару. Что касается последней фазы в карьере Миранды, именно его патриотической, геройской защиты национальной независимости своего отечества, то рассказ Валя значительно дополняется сведениями, сообщаемыми генералом Дюкудрэ-Гольштейном в его «Истории Боливара»[7], у котораго он был начальником штаба во время войны за освобождение Колумбии.

Никогда в Европе не встречалось столько авантюристов всякаго рода, как во второй половине XVIII столетия, но большая их часть были самолюбивыми, корыстными искателями приключений, а Миранда напротив представляется нам гордым, смелым носителем великих гуманных идей той славной эпохи. Его имя красуется на Триумфальной арке в Париже, в числе генералов, оказавших услуги республиканской Франции, а Южная Америка питает теперь патриотический культ к этому первому бойцу и мученику ея национальной свободы, а Мишлэ называет его «благородным революционным Дон-Кихотом». Такая симпатичная и достойная всякаго уважения личность вполне заслуживает внимания, особенно в наше прозаическое время безумной погони за наживой, а потому Морис Вал вполне уместно воскресил перед читателями мало известный образ Миранды.

Родившись в Каракасе в 1750 г., дон Франческо Миранда поступает в очень раннем возрасте на военную службу и с чином капитана испанской армии отправляется в Европу, где участвует в экспедиции О’Рельи против Алжира и в защите Мелилы. В свободное время он с помощью книг образовывает свой редко восприимчивый ум, несмотря на то, что начальство отказывает ему в разрешении поехать в Париж для окончания своего умственного развития, а инквизиция сжигает его книги. С удивительной стойкостью он, однако, идет по намеченному себе пути, изыскивает себе учителей, основательно изучает математику, военную историю, древние и новые языки, а также знакомится в подлиннике с великими писателями того времени. Таким образом, приобретя обширныя, общия знания и неменьшия сведения в военной технике, Миранда пользуется первым случаем, чтоб применить то и другое на службе великой гуманной идее; он принимает участие в войне за независимость Северо-Американских Штатов, как офицер вспомогательного испанскаго корпуса, состоявшаго под начальством французского генерала, Рошамбо. Близкия сношения с мужественными американцами, восставшими за свободу своей родины и французскими волонтерами, соединявшими утонченность французской культуры с энтузиазмом к прогрессивным идеям, с такими людьми, как Вашингтон и Лафаэт, развили в молодом Миранде решимость посвятить всю свою жизнь такому же славному делу, как то, которому он тогда служил. Если северные американцы могли освободиться от английского ига, то отчего южные не были бы в состоянии сделать того же относительно Испании? Вот вопрос, разрешению котораго двадцатидевятилетний Миранда отдался всей душой, и когда окончилась американская война, то в его голове уже был создан целый план освобождения своей родины от тяготевшего над ней испанскаго владычества. Возвратясь в Каракас, он естественно начал распространять свою излюбленную идею и, обвиненный в заговоре против испанского вице-короля, должен был бежать в Европу. Конечно, он не мог явиться в Испанию, где про него распространяли всякие клеветы, отголосок которых слышится в приведенных выше словах Сегюра, а потому предпринял длинный ряд странствий по Англии, Пруссии, Австрии, Италии, Греции, Турции, России и Скандинавии. Всюду он знакомится с выдающимися политическими деятелями и основательно изучает порядки, существующие в каждой стране, но он делает это не со спокойствием философа, а с пламенным жаром человека, упорно преданнаго одной идее. Присутствуя в Потсдаме на парадах прусских полков Фридриха Великаго и на смотрах русских войск во время Крымской поездки Екатерины, он думает только о том, как будет некогда командовать южно-американской армией; добиваясь дружеских отношений с министрами и аудиенций у государей, он имеет в виду не удовлетворение личнаго самолюбия, а ту пользу, которую могут принести это сношения его излюбленному плану; наконец, усвоивая себе сложное устройство европейских правительственных систем, в особенности либеральных, он собирает материалы для будущей южно-американской конституции.

Не удивительно, что, получая сведения о подобной деятельности своего офицера, испанское правительство приходило в ярость и принимало все меры, чтоб сделать ему невозможным пребывание при европейских дворах. Это ему удалось, как мы видели, относительно России, где введенный в заблуждение Сегюр оказал помощь к удалению Миранды. Впрочем он в этом отношении действовал вполне согласно с тогдашней политикой Франции, бывшей в тесном союзе с Испанией. Поэтому понятно, что американский полковник, Смит, друг Миранды, прибыв в Париж в 1788 году, сделался предметом преследований со стороны полиции, а Лафаэт, увидав его, воскликнул: «надеюсь, что с вами не приехал ваш товарищ, полковник Миранда». Предуведомленный, что его могут арестовать во Франции из уважения к испанскому правительству, он старательно избегал этой страны и только в 1791 году, когда французская полиция была занята совершенно другим, он проехал через нее по дороге в Лондон, куда спешил, чтоб воспользоваться для осуществления своего великаго плана столкновением между Англией и Испанией по поводу пролива Нутки. Война была готова вспыхнуть между враждебными странами, и Миранда, войдя в личныя отношения с Питтом, изложил ему свой проект. Сначала ему по-видимому повезло: английский министр обещал оказать содействие народному восстанию в Южной Америке и даже вызвал из Италии иезуитов, изгнанных из американских колоний Испании при уничтожении этого ордена в метрополии. Дело зашло так далеко, что один из этих иезуитов, Вискардо Гусман, написал уже красноречивый манифест от имени южно-испанских патриотов. Но вопрос о Нутке разрешился мирно, и хотя Питт уверял, что дело только отложено, но Миранда, глубоко разочарованный, покинул Англию и теперь прямо отправился во Францию, где революция была в полном разгаре.

Эта революция имела чарующую притягательную силу для многих иностранцев, и с самого начала среди ея деятелей появились уроженцы различных стран, среди которых были и энтузиасты, пламенные сторонники гуманных идей, и интриганы, даже шпионы. С одной стороны бельгиец Ла-Марк, швед Ферзен и женевец Маллэ-дю-Пан занимали видное место в числе защитников короля и королевы, а с другой среди якобинцев играли видную роль Клоотц, Проли, Гусман, Лазовский. Наконец женевец Клавьер, подобно своему соотечественнику Неккеру, был министром финансов, а уроженец Литтиха Лебрен-Тондю – министром иностранных дел. Поэтому неудивительно, что Миранда, желавший быть простым зрителем великаго политическаго переворота и только надеявшийся извлечь из него какую-нибудь пользу для осуществления своего излюбленного плана, вскоре был вовлечен в общий водоворот. Старые товарищи по американской войне ввели его в патриотические кружки, и он сблизился с Петионом, Бриссо и Дюмурье, который тотчас оценил его военныя знания. После 10-го августа явилась необходимость в способных офицерах, и тогдашний военный министр, Серван, предложил Миранде вступить во французскую армию, с чином генерал-майора, так как он был полковником в Испании. Он охотно согласился и дебютировать с большим успехом в Аргонской кампании, выказав особую храбрость при отступлении от Сент-Менгульда; Дюмурье вознес его до небес и выхлопотал ему чин генерал-лейтенанта. В конце 1792 года, он принял участие в завоевании Бельгии и в то же время содействовал признанию Французской республики Американскими Соединенными Штатами. Его друзья жирондисты рассчитывали на него для широкаго распространения демократической пропаганды, и Бриссо предложил назначить Миранду губернатором Сен-Доминго. По словам этого красноречиваго оратора, он в короткое время усмирил бы мелкия колониальныя распри и с помощью войск, находившихся на французских Антильских островах, а также пятнадцати тысяч храбрых мулатов, быстро натурализовал бы свободу в испанской Америке. «Что значат политические планы хваленых Ришелье и Альберони, - прибавлял пламенный жирондист: в сравнении с теми великими революциями, которые мы возбудим на всем земном шаре?» Однако Миранда не увлекся этим грандиозным проектом и заявил, что если он хорошо знает испанскую Америку, то не имеет никакого понятия о положении французских Антильских островов, и потому. прежде чем предпринять подобную экспедицию. ему надо убедиться, что эти острова можно сделать надежным базисом для военных действий, тем более, что его отъезд, конечно, заставит испанию и Англию принять свои меры. Со своей стороны Дюмурье не сочувствовал войне с Испанией и находил, что и без того у французов достаточно врагов, а потому он добился, что отложили осуществление этого проекта и занялись прежде наступательных действий в америке обороной своих пределов в Европе.

В голландском походе, Миранда командовал так называемой северной армией, которая, прикрывая Бельгию от новаго нападения австрийцев, должна была взять Мастрихт и потом идти на Нимвеген для соединения с Дюмурье; но австрийцы, вторгнувшись в Ахен, принудили Миранду снять осаду Мастрихта, очистить Литтих и ретироваться на Лувэн. Там Дюмурье, отступая из Голландии, соединился с Мирандой, и вместе они потерпели значительное поражение под Неервинденом. Конечно, Дюмурье возложил всю ответственность за эту неудачу на Миранду, который командовал левым крылом и первый начал отступление; но хотя трудно сказать, кто из них был более виноват в этом несчастном для Франции военном деле, все-таки нет сомнения, что Миранда не обнаружил в этом случае качеств первоклассного полководца. Он был храбрым воином и знающим, методичным военным теоретиком, понимавшим ведение войны только по правилам науки, но не отличался смелостью и пылом, необходимыми для командования армией, в особенности французской. Его обвиняли в педантизме, неумении воодушевлять солдат и в том, что он, как иностранец, не возбуждал к себе доверия солдат, называвших его «генералом без родины». Со своей стороны Миранда в письмах к своему другу Петиону прямо объяснял поражение под Неервинденом изменой Дюмурье, с которым он имел очень характеристичный разговор незадолго до этой битвы. Дюмурье, называвший его всегда до тех пор «другом, братом, достойным помощником», неожиданно предложил ему вопрос:

- Что вы сделаете, если получите приказ о моем аресте?

- Я исполню приказ, - отвечал Миранда: - но этот приказ во всяком случае получу не я, а старший после вас генерал Валенс.

- А знаете что, - продолжал Дюмурье, который уже тайно вел переговоры с неприятелем: - нам придется в конце концов пойти в Париж для водворения свободы.

- Каким способом?

- С помощью армии.

- Я считаю лечение хуже недуга и, конечно, воспротивлюсь его принятию.

- Так вы пойдете против меня?

- Да, если вы пойдете против республики.

- Хорошо, значит, вы будете Лабиеном.

- Лабиеном, или Катоном, но я всегда буду на стороне республики.

Несмотря, однако, на всем заметное охлаждение между Дюмурье и Мирандой после этого разговора, а также несмотря на предупреждение со стороны Миранды, что Дюмурье изменяет республике, когда еще никто не подозревал этого, он был предан суду, как сообщник Дюмурье, при действительном обнаружении измены последнего. Сначала допрошенный не конвентом, а военным комитетом, который поставил ему 65 вопросных пунктов, Миранда предстал перед революционным трибуналом в мае 1793 г., и он сам, а равно его защитник Шово-Лагард, по словам его новаго биографа, или Тронсон-Дюкудрэ, по указанию его старых биографов в энциклопедическом словаре Ларусса[8] и в Biographie Universelle[9], доказали в мастерских, энергичных речах, что он не был виновен в неудачных действиях французской армии под Мастрихтом и Неервинденом, а равно не принимал никакого участия в измене Дюмурье. Дело это заняло одиннадцать заседаний, и публика следила за его перипетиями с лихорадочным вниманием, а когда суд вынес единогласный оправдательный приговор относительно Миранды, то ему сделали сочувственную овацию и проводили домой с триумфом. Однако этим приговором страшнаго трибунала, котораго никак нельзя заподозрить в снисхождении к кому бы то ни было, вопрос об ответственности Дюмурье, или Миранды за поражение французской армии, повлекшее за собой очищение Голландии и Бельгии, не был окончательно исчерпан и породил литературную полемику, в которой приняли участие Дюмурье в своих мемуарах[10] и Миранда в брошюре о Неервинденской битве[11]. Кроме того, напечатаны и переписка[12] между собой и два анонимныя сочинения: жизнь генерала Дюмурье[13] и письмо на счет книги «Жизнь генерала Дюмурье»[14]. Вся эта полемика, конечно, теперь не имеет никакого интереса, хотя в свое время волновала умы, и о ней стоит только сказать, что никогда не было представлено прямых доказательств виновности Миранды, кроме общей его неспособности, как полководца.

Не долго пришлось Миранде, однако, пользоваться своей свободой и после падения его друзей, жирондистов, он был снова предан суду, как лицо подозрительное, по приказу комитета общественной безопасности. В тюрьме он встретил нескольких из своих старых друзей и познакомился с Шампанье, секретарем Ролана, и Ашилем Дю-Шателэ, который, несмотря на пролитую кровь за республику, был заподозрен в преданности к ней и покончил свою жизнь в темнице отравой. Переворот 9-го термидора выпустил Миранду на свободу, но этим не кончились его несчастья, и как конвент, так директория и консульство его преследовали за участие будто бы в роялистских заговорах, при чем два раза он был приговорен к ссылке, от которой спасался бегством в Англию. С перваго взгляда странно, что одинаково и пламенные республиканцы, и реакция, и диктатура преследуют этого искренняго сторонника гуманных идей французской революции; но дело в том, что он отстал от своего времени и слишком пламенно защищал английскую конституцию, которой он был ярым поклонником. Еще сидя в тюрьме, он удивлял Шампанье тем, что отдавал преимущество Англии перед Францией и критиковал действия французских генералов, которые одерживали победы, нарушая все правила военной науки. А в 1795 году он напечатал брошюру под заглавием: «Мнение генерала Миранды о настоящем положении Франции», и в ней советовал, чтоб Франция ограничилась своими пределами 1792-го года, так как «слава завоеваний не достойна республики, основанной на уважении прав человека и великих философских истин их».  Естественно, что проповедник подобных теорий, да еще друг Англии, сделался подозрителен нации, обезумевшей от славных побед и патриотической гордости, а потому не удивительно, что Наполеон, реорганизуя французскую армию, не дал в ней места этому чужестранцу, несмотря на его чин французского генерала. С другой стороны, также понятно, что и Миранда, видя в обращении с ним различных французских правительств только несправедливость и неблагодарность, затаил горькия чувства к своему второму отечеству, отвернулся от него и снова предался всецело служению своей заветной идее освобождения Южной Америки. Ему нечего уже было более ждать от Франции, сделавшейся союзницей Испании, и он основал теперь все свои надежды на помощи Англии. Но и тут его ждало самое глубокое разочарование.

Первый проект освобождения Южной Америки с помощью Англии и Соединенных Штатов был составлен Мирандой совместно с мексиканскими делегатами, явившимися в Париж. Англия должна была ссудить флот, а Соединенные Штаты – 10.000 солдат, за что первая получила бы 30 миллионов фунтов стерлингов, выгодный торговый договор, устройство морскаго канала в Никарагуа или на Панамском перешейке и учреждение в Лиме и Мексике отделений английскаго банка, которыя доставляли бы золото по мере надобности, а последние – Флориду и Луизиану до Миссисипи. Англия, Соединенные Штаты и освобожденныя испанския колонии составили бы тесный союз, основанный на аналогии политической формы трех государств, т.е. на пользовании разумно понятой гражданской свободой. Английское правительство, по-видимому, дало свое согласие на этот проект, и Миранда писал своему другу, американцу Гаррисону: «Все улажено, и ждут только сигнала вашего почтеннаго президента, чтоб полететь с быстротою молнии». Но ждать пришлось долго. Американский президент, Джон Адамс, встретил сильный отпор в отвращении своих сограждан ко всякой наступательной войне, а тем более в союзе с Англией, которая должна была извлечь из нея наибольшую выгоду. С другой стороны, и Англия в виду заключения второй коалиции нуждалась во всех своих силах для военных действий в Европе. Только в 1801 году возобновлены переговоры с министерством Аддингтона, но вскоре затем подписан Амъенский мир, и снова Миранда с его проектом сдан в архив. В третий раз они всплывают на политическую поверхность после разрыва Англии с Францией в 1803 и с Испанией в следующем году. Питт по-прежнему сочувственно выслушивает Миранду и поручает лорду Мельвилю составить с ним план военных операций, но, как всегда, дело не идет дальше обещаний. Тогда Миранда выходит из терпения и отправляется один в Соединенные Штаты, куда его вызывают укрывшиеся там беглецы из Санта-Фэ и Каракаса. Он находит если не правительственное содействие, то общественное сочувствие и некоторую помощь деньгами и волонтерами; кроме того, английский адмирал Кокрен поддерживает его насколько возможно. Миранда отправляется в Венесуэлу, высаживается на берег в Велез-де-Коро. издает прокламации и взывает одинаково к «добрым, невинным индейцам, храбрым мулатам и свободным неграм». Цель экспедиции, по словам этих прокламаций, «независимость всего колумбийского континента на пользу всех его обитателей». Но бедному патриоту не везет, испанския власти берут в плен значительное число его сторонников и безжалостно расстреливают их, за выдачу или поимку его назначается высокая цена, и мулаты со страха не смеют восстать. Миранда вынужден сесть на корабль и вернуться в Англию.

В начале испанской войны английское правительство вздумало послать Миранду на Пиренейский полуостров, но он благородно отказался, говоря: «я служил во французской армии, и хотя Наполеон поступил со мною несправедливо, но я никогда не обнажу меча против моих старых братьев по оружию». Питт задумал план предоставить Испанию Иосифу Бонапарту, а обратить все свое внимание на испанския колонии в Америке, где местныя власти не хотели признавать новаго испанскаго короля и оставались верными Фердинанду VII. Конечно, Англия вмешалась бы в испано-американския дела под предлогом защиты интересов Фердинанда, но сто лет перед тем она таким же образом овладела Гибралтаром будто бы для эрц-герцога Карла. Поэтому было решено отправить в Новый Свет армию под начальством Велингтона, и Миранда был вызван в Корк для совещаний с Велингтоном, который находился там со своим главным штабом. Видя возможность снова сделать попытку для осуществления своего излюбленного проекта, южный американский патриот горячо принялся за дело, и пока разговор шел о военных действиях, то Велингтон дружно работал с ним, но когда он стал говорить о провозглашении независимости своей родины и учреждении там республики, то английский генерал хлопнул рукой по рукоятке своей шпаги и громко воскликнул: «нет, я никогда не обнажу ея за свободу». Это столкновение ясно доказывало, что Миранда и Велингтон никогда не сошлись бы; впрочем их предприятию не суждено было осуществиться, и когда оказалось, что Пиренейский полуостров можно еще оспаривать у Наполеона, то армию Велингтона послали из Корка не в Южную Америку, а в Португалию. Но все-таки английское министерство поощряло энергичную деятельность Миранды, и лорд Кокрен,по-прежнему командовавший Антильской эскадрой, распространял его манифесты, взывавшие к народному восстанию. Когда же испанский посланник в Лондоне, Оподака, жаловался на подобное поведение Англии, то Канинг преспокойно отвечал, что факты, возбуждавшие негодование испанскаго правительства, относились к давно прошедшему времени, а что теперь «поступки генерала Миранды не могли уже возбудить ни малейшаго беспокойства или подозрения». Чем бы ни руководствовалось английское правительство, гуманными, человечными целями или эгоистичными интересами, но оно из-под руки поддерживало патриотическое предприятие Миранды, и английское общественное мнение сочувствовало ему. Лучшим доказательством этого последнего факта служит статья, напечатанная тогда в «Эдинбургском Обозрении» и имевшая большой успех. В ней прямо указывалось, что освобождение и независимость Южной Америки произвели бы громадное, благотворное влияние на весь свет, доставили бы новый, обширный рынок для английских произведений, и путем прорытия канала на Панамском перешейке установились бы тесныя отношения между цивилизованным миром и дотоле закрытыми для него странами далекаго востока, Китаем и Японией. По-видимому, эта блестящая статья была внушена Мирандой, и во всяком случае она была приведена в брошюре, напечатанной вскоре после этого в Лондоне одним из его южно-американских друзей, Антепарой.

Пользуясь этими благоприятными обстоятельствами, Миранда снова отправился в 1811 г. в Южную Америку и высадился в Гваире, в Венесуэле. Испанския власти потеряли всякую силу в стране, и он был принят местным населением, как желанный освободитель. Тотчас был созван конгресс, и благодаря настоянию Миранды, а также его помощника Боливара, служившаго полковником главнаго штаба патриотической армии, Венесуэла объявила себя 5 июля 1811 года независимой, свободной республикой.  Миранда был сделан главнокомандующим и диктатором; сначала дело шло успешно, но вскоре возникли междоусобия, благодаря интригам роялистов, приверженцев Испании, которые побудили к восстанию гарнизоны в Каракасе и Валенсии. Восемь месяцев Миранда с удивительной энергией боролся с внутренними врагами и с испанцами, снова поднявшими голову, но наконец их сторону приняла сама природа. 26-го марта 1812 года страшное землетрясение опустошило Каракас и всю северную часть Венесуэлы: погибло много офицеров и солдат патриотической армии, повсюду распространилась паника, католическое духовенство, преданное Испании, ловко воспользовалось ею. Оно стало громко проповедовать, что это народное бедствие было небесной карой бунтовщиков, и подтверждало свои слова тем фактом, что роялисты нимало не пострадали. Войска последних, стоявшия в местности, не посещенной землетрясением, сделали при этом натиск на патриотов, и те бежали в смятении. Роялисты под начальством Монтеверде стали действовать энергично; число измен в лагере патриотов начало быстро увеличиваться, и Миранда неожиданно оказался без войска, денег и поддержки. Он все-таки стойко держался в Каракасе, призвал под знамена всех граждан, способных к военной службе от 15 до 55 лет, и разослал эмиссаров с просьбой о помощи в Соединенные Штаты, Лондон, Карфаген, на Французские Антильские острова. Но прежде чем выяснился результат этих мер, наступила окончательная катастрофа.

30 июня 1812 года гарнизон крепости Пуерто-Кабелло, где содержались роялистские пленники, восстал против республики, и только немногие патриоты, в том числе Боливар, спаслись бегством. В то же время на восточном берегу негры, возбуждаемые католическим духовенством, провозгласили снова королем Фердинанда VII и двинулись на Каракас, где царило полное смятение. Миранда понял, что все погибло, и с согласия юнты вступил в переговоры с Монтеверде о сдаче. Акт о капитуляции был немедленно заключен, республика перестала существовать, и уже Миранда собирался уехать в Лондон на английском военном корабле, как разыгралась новая трагическая для него сцена. В последнее время он пользовался большой непопулярностью среди самых пламенных патриотов, с Боливаром во главе, преимущественно за его сношения с Англией. Теперь же они боялись, что, уехав прежде, чем капитуляция была ратификована, он предоставит страну на съедение жестокому Монтеверде, пока сам будет благодушествовать в Англии, а потому решили задержать его. В порте Гваире, где еще существовали республиканския власти, все было готово к отплытию Миранды, но Боливар и его сторонники уговорили своего ничего не подозревавшего генерала остаться там ночевать, несмотря на советы капитана английского военнаго корабля. Ночью во время сна Миранда был арестован, а на другой день Монтеверде, несмотря на заключенную капитуляцию, схватил всех без разбора и Миранду и арестовавших его патриотов. И заключил их в форт Дон-Карлос.

Тут начинается для беднаго Миранды мученическая агония, продолжавшаяся четыре года. Сначала его держали в тюрьме Пуерто-Кабелло, откуда он тщетно писал протесты против слепой реакции, царившей в Каракасе, потом перевели в замок Мор, в Порто-Рико и наконец в темницу Карака, в Кадиксе. Несколько раз он пытался бежать, но всегда неудачно; однажды успех бегства был совершенно обеспечен, но его выдал англичанин из Гибралтара, Дуфф, к которому он обратился с просьбой прислать ему денег. Наконец, другой англичанин из Кадикса, Шо, оказался человечнее и доставил ему 1.250 франков, но было поздно. 25 марта 1816 года его поразил первый удар, а 14 июля второй свел его в могилу на шестьдесят третьем году жизни. «Мне не позволили, - писал его слуга: - достойно похоронить моего господина с помощью патеров и монахов; а тотчас после его смерти схватили его труп с постелью и одеялом, вынесли из темницы и зарыли в землю, а все его вещи сожгли».

Так печально кончилась жизнь мученика за свободу Южной Америки, и судьба до последней минуты была жестока к нему, так как вряд ли достигали до его тюремной келии слухи об успехах Боливара, который продолжал его великое дело. Первому бойцу за независимость целаго, обширнаго контингента пришлось умереть разочарованным в своец светлой мечте, и только его ученику и преемнику досталась завидная слава сделаться действительным освободителем своей родины и заслужить славное имя южноамериканского Вашингтона. Но, конечно, он не мог бы совершить своего великаго подвига, если б ему не подготовил пути бедный «революционный Дон-Кихот».