ИСПАНОАМЕРИКАНСКИЙ КРЕОЛ ПРИ ДВОРЕ САМОДЕРЖИЦЫ ВСЕРОССИЙСКОЙ - М. С. Альперович

Мойсей Самуилович Альперович

Cтатья из журнала  Новая и новейшая история. — М.: Наука, 1986. —№1— С. 144-155.

 

26 сентября (7 октября) 1786 г. с борта австрийского парусника, который, поднявшись вверх по Днепру, перед самым заходом солнца бросил якорь в оживленной гавани Херсона, на берег сошел смуглый брюнет выше среднего роста, лет 35 на вид. Крепкая и стройная фигура, прямая осанка, упругая походка безошибочно выдавали профессионального военного, а волевые черты выразительного лица, проницательный взгляд карих глаз, энергичные, уверенные движения свидетельствовали о недюжинных способностях, пытливом уме и решительности.

Поскольку в Стамбуле, откуда он прибыл, как и в других портах Турции, свирепствовала в то время эпидемия чумы, приезжий, не успев и шагу ступить, был немедленно препровожден в карантин и провел целый месяц в отведенном ему жалком домишке, выполнявшем функции изолятора. Пока наш путешественник, томясь в стенах импровизированного «лазарета» от скуки, вынужденного безделья и неподвижности, страдая от адского холода, коротал время за бутылкой старого доброго токая и чтением модных тогда фривольных сочинений французского романиста Ретифа де ла Бретонна, расскажем читателю, кто такой этот человек и что привело его в главный черноморский порт России, являвшийся в те годы важным форпостом на юго-западной границе империи Екатерины II.

Чужеземца со столь примечательной внешностью звали Франсиско де Миранда. Он родился 28 марта 1750 г. в Каракасе — столице Венесуэлы, испанской колонии на карибском побережье Южной Америки, в семье состоятельного коммерсанта — уроженца Канарских островов — и местной креолки. Окончив школу и университет в родном городе, юноша в 1771 г. выехал в Испанию, где поступил на военную службу. В качестве волонтера он принял непосредственное участие в войне за независимость мятежных британских колоний в Северной Америке. Впоследствии отважный креол стал генералом Великой французской революции, чье имя высечено на стене Триумфальной арки в Париже. Его портрет выставлен также в Зеркальной галерее Версальского дворца, а статуя установлена в известном селении Вальми, где он отличился в знаменитом сражении, увенчавшемся исторической победой над войсками австро-прусской коалиции.

Отказавшись от ожидавшей его блестящей карьеры, Миранда еще в молодости решил посвятить свою жизнь благородной задаче освобождения заокеанских владений Испании от колониального ига. Поскольку в течение долгих лет его деятельность была целиком подчинена достижению намеченной цели, уделом этого человека стала беспокойная и опасная участь враждебного испанской монархии вечного бунтаря и конспиратора. Он внес решающий вклад в создание Первой Венесуэльской республики (1811— 1812 гг.), а в критический для нее момент возглавил вооруженное сопротивление испанским роялистам в звании генералиссимуса. Вынужденный капитулировать перед превосходящими силами противника, главнокомандующий вследствие рокового стечения обстоятельств оказался в руках испанцев и вскоре скончался в подземном каземате островной крепости «Ла-Каррака», близ Кадиса[1].

Войдя в историю как Предтеча и руководитель борьбы за независимость Испанской Америки, великий венесуэлец, по справедливому замечанию современного исследователя, «принадлежит не только испаноамериканскому миру. Он — активно действующее лицо всемирной истории»[2]. Продолжая эту мысль, автор далее указывает, что Миранда «стал выразителем одного из кульминационных периодов» исторического развития Латинской Америки, «повлиявшего на весь мировой процесс».

На протяжении ряда лет мужественный борец за свободу рассчитывал реализовать свои замыслы при помощи держав, противостоявших пиренейской метрополии. За многие годы скитаний вдали от родины, в поисках иностранной поддержки вынашиваемых им революционных планов, он провел продолжительное время в Англии и Франции, побывал в США и на Антильских островах, объехал почти всю континентальную Европу, включая Пруссию и другие германские государства, Италию, Грецию, Турцию, Швецию, Голландию, Швейцарию и т.д.

В течение многолетних странствий по странам Старого и Нового Света Миранде довелось непосредственно общаться, близко познакомиться, а подчас и подружиться с необычайно широким кругом выдающихся современников, занимавших заметное положение в тогдашнем обществе. В их числе были коронованные особы (Екатерина II, шведский король Густав III, король Польши Станислав II Август), «отцы-основатели» первой независимой республики Западного полушария (Д. Вашингтон, Т. Джефферсон, С. Адамc, А. Гамильтон), государственные деятели европейских монархий (британский премьер-министр У. Питт-младший, Г.А. Потемкин и др.), вожди жирондистов (Бриссо, Петион, Дюмурье, Ролан), известные просветители (Т. Пейн, Рейналь, Мармонтель, Кондорсе), прославленные полководцы (Румянцев-Задунайский, Суворов, Кутузов), историк Гиббон, драматург Шеридан, актер Тальма, композитор Гайдн, скульптор Гудон и пр[3].

Важнейшим этапом длительного путешествия этого незаурядного человека по Европе стало почти годичное пребывание в России — с 26 сентября (7 октября) 1786 по 7(18) сентября 1787 г.[4] Мысль о поездке в нашу страну, зародившаяся в нем, судя по всему, еще на берегах Адриатики, зрела и конкретизировалась по мере его приближения к границам российского государства. Окончательное же решение он принял, видимо, в Стамбуле, получив исчерпывающую информацию от посланника петербургского двора Я.И. Булгакова (август 1786 г.). Среди множества иностранцев, посетивших в екатерининскую эпоху великую северную державу, Миранда занимает особое место. Уроженец далеких краев, о коих даже образованные слои русского общества имели тогда весьма смутное представление, он сразу же привлек пристальное внимание влиятельных лиц, принадлежавших к властной и социальной элите. Тесные связи с ними, контакты с императорским двором, высокопоставленными сановниками и представителями царской дипломатии являлись не кратковременным эпизодом, а составили целую полосу яркой биографии венесуэльца, стоявшего у истоков развития отношений между Россией и Латинской Америкой.

Высадившись в Херсоне, Миранда в конце декабря 1786 г. был представлен всесильному любимцу Екатерины II светлейшему князю Г.А. Потемкину, прибывшему на юг для подготовки к встрече царицы, которая должна была вскоре выехать в Южную Россию. Проявив очевидный интерес к заезжему чужеземцу, располагавшему ценными и полезными сведениями о разных странах Старого и Нового Света, вельможа, пригласил приглянувшегося ему креола совершить вместе поездку по Крыму, после чего предложил сопровождать его в Кременчуг — в ту пору административный центр Екатеринославского наместничества, а затем в Киев. Там путешественник познакомился с фактическим руководителем внешнеполитического ведомства графом А.А. Безбородко, малороссийским генерал-губернатором фельдмаршалом П.А. Румянцевым-Задунайским и другими сановниками. В середине февраля 1787 г. он удостоился высочайшей аудиенции, положившей начало многочисленным встречам и беседам с императрицей, которая отнеслась к нему чрезвычайно благожелательно.

За время, проведенное в стране, Миранда проехал по ее дорогам в общей сложности свыше 4 тыс. км[5], посетив, помимо юга, Петербург и Москву, Гатчину и Царское Село, Выборг и Кронштадт, не считая многих иных мест, где останавливался проездом. Повсюду южноамериканец осматривал городские улицы и гавани, старинные дворцы и монастыри, церкви и мечети, руины древних соборов и крепостей, мануфактуры и корабельные верфи, школы и кадетские корпуса, библиотеки и архивы, больницы и тюрьмы, богадельни и сиротские приюты, рынки и общественные бани.

В Петербурге и окрестностях он любовался шедеврами Зимнего дворца и Эрмитажа, фонтанами Петергофа, дворцово-парковым ансамблем Ораниенбаума, посетил Шлиссельбург, Петропавловскую крепость, Академию художеств, Смольный институт благородных девиц. Из московских достопримечательностей его внимание привлекли пышное великолепие кремлевских дворцов и соборов, Оружейная палата, колокольня Ивана Великого, знаменитые царь-колокол и царь-пушка. Он осмотрел храм Василия Блаженного, Китай-город, Новодевичий и Донской монастыри, Сухареву башню, выезжал в Коломенское, Троице-Сергиев монастырь и Новый Иерусалим, прогуливался по аллеям живописного парка подмосковной усадьбы Кусково.

В Киеве венесуэлец восторгался древним Софийским собором, немало времени провел в Киево-Печерской лавре, побывал в ее пещерах. В Крыму его заинтересовали Симферополь и Севастополь, дворец и усыпальницы ханов в Бахчисарае, их летняя резиденция Карасубазар, развалины античного Херсонеса, остатки генуэзских сооружений в Феодосии и Судаке.

Круг русских друзей и знакомых Миранды отличался исключительной широтой. Среди них были государственные деятели, высокопоставленные чиновники, заслуженные военачальники, российские и иностранные дипломаты, придворные, знатные дамы, высшие иерархи православной церкви, ученые, покровители муз и ревнители просвещения, богатые купцы и владельцы мануфактур. Обаятельный южноамериканец обладал замечательным даром легко и быстро сближаться с людьми, находить с ними общий язык и интересы, завоевывать их симпатии.

Перечень лиц, с которыми ему пришлось в течение этого года регулярно или эпизодически иметь дело, достаточно внушителен. В их числе, помимо самой императрицы, Г.А. Потемкина и других упомянутых выше вольмож, — наследник престола Павел Петрович с женой Марией Федоровной, очередной фаворит государыни A.M. Дмитриев-Мамонов, вице-канцлер граф И.А. Остерман. Среди встречавшихся с американским путешественником представителей высшего командного состава армии и флота мы видим будущего генералиссимуса А.В. Суворова, начальника Бугского егерского корпуса генерал-майора М.И, Кутузова, главного командира Кронштадтского порта адмирала С.К. Грейга.

Миранда вел содержательные беседы с екатеринославским архиепископом Амвросием, московским архиепископом Платоном, бывшим архиепископом Славянским и Херсонским Евгением. В придворных кругах он поддерживал дружеские отношения с влиятельным семейством Нарышкиных, генерал-адъютантом Ф.И. Ангальтом, племянницами Потемкина — графинями А.В. Браницкой и Е.В. Скавронской. Его собеседниками являлись бывший фаворит покойной императрицы Елизаветы Петровны, знаток искусства и литературы И.И. Шувалов, неутомимый собиратель памятников старины А.И. Мусин-Пушкин. Немало часов провел он в обществе известных ученых: академика П.С. Палласа, Д.С. Самойловича, К.И. Таблица.

Узнав о том, что симпатичному заморскому гостю грозит опасность со стороны мадридского правительства, преследующего его как «государственного преступника», Екатерина II еще весной 1787 г. предложила Миранде свое покровительство и пригласила перейти на русскую службу. Хотя венесуэлец деликатно отклонил это предложение, он продолжал пользоваться благосклонностью двора. Позднее, в связи с враждебными акциями испанской дипломатии в столице империи петербургское правительство взяло его под защиту. Перед отъездом креола из Петербурга ему были вручены циркулярные письма на имя дипломатических представителей России в европейских государствах, с предписанием оказывать подателю содействие, а также даровано право носить мундир полковника российской армии. Кроме того, он получил векселя и наличные деньги на общую сумму 15 тысяч рублей.

7(18) сентября 1787 г. путешественник отплыл из Кронштадта в Стокгольм, но еще в течение ряда лет поддерживал связи со своими русскими друзьями и доброжелателями. В столице Швеции он по приглашению посланника России А. К. Разумовского поселился у него в доме. В Копенгагене Миранда тоже охотно согласился воспользоваться гостеприимством посланника А.И. Крюденера. Его трехнедельное пребывание в Гамбурге началось, как обычно, с визита к российскому посланнику в северогерманских землях Ф.И. Гроссу. В Гааге у него сразу установились доверительные отношения с посланником С.А. Колычевым, который перед отъездом венесуэльца выдал ему паспорт на имя «ливонского дворянина г-на де Мерона», и снабдил рекомендательными письмами. Во Франкфурте-на-Майне, куда креол специально заехал для встречи с графом Н.П. Румянцевым, аккредитованным в ряде прирейнских государств, а также имперских округов, он посланника не застал, и вынужден был ограничиться беседой с секретарем миссии. Находясь в Брюсселе, Миранда неоднократно встречался с российским генеральным консулом. В Северной Италии, куда прибыл на рубеже 1788 и 1789 гг., он возобновил контакты с поверенными в делах петербургского двора в Генуе и Турине. В Париже посланник И.М. Симолин не преминул взять под свое покровительство иностранца, коему благоволила императрица.

Возвратившись после 4-летнего отсутствия в британскую столицу, протеже Екатерины II уже через несколько дней нанес визит посланнику С.Р. Воронцову, немедленно доложившему об этом в Петербург. Когда венесуэлец узнал о провокации, затеянной испанской агентурой в Лондоне с целью его похищения, то попросил включить свое имя в реестр персонала дипломатической миссии России, что и было сделано. О нависшей над ним угрозе креол поспешил уведомить высоких петербургских покровителей. Лишь после вступления Миранды во французскую революционную армию (август 1792 г.), вызвавшего крайнее негодование императрицы и ее приближенных, его сношения с представителями российского государства и общества окончательно прервались. Впрочем, много лет спустя, когда Предтеча томился в испанской тюрьме, его давний друг С.Р. Воронцов, с симпатией и сочувствием вспоминал «бедного Миранду», провозгласившего свободу и независимость своей страны.

В чем же секрет подчеркнутой благосклонности Екатерины II и ее окружения к южноамериканскому путешественнику? Существующие на сей счет точки зрения можно в основном свести к двум версиям.

Одна из них возникла вскоре по возвращении венесуэльца из континентальной Европы в Англию. Быть может, под влиянием его рассказов у некоторых друзей Миранды сложилось впечатление, будто исключительная благожелательность, проявленная к нему в России, и содействие, оказанное после отъезда оттуда, вызваны интимной близостью между предприимчивым креолом и царицей. Такого рода слухи, распространявшиеся поначалу в частных беседах и письмах, впоследствии были подхвачены кое-кем из биографов Предтечи. Они не располагали, однако, сколько-нибудь вескими доказательствами, и их домыслы не имели под собой серьезных оснований. Всесторонний анализ, проведенный автором настоящей статьи, не выявил убедительных аргументов в пользу изложенной выше гипотезы[6].

При самом тщательном изучении дневников и прочих материалов любвеобильного венесуэльца мы не находим ни единого указания, ни малейшего намека на какие-либо скрытые от окружающих отношения, тайные аудиенции или беседы, конфиденциальную переписку, не подлежавшие огласке. Между тем, бесчисленные амурные похождения, занимавшие столь значительное место в жизни нашего героя — истинного сына своего века — нашли весьма полное отражение на страницах его пространных записок. При этом он подробнейшим образом, включая самые пикантные ситуации и скабрезные детали, не стесняясь в выражениях, описывал не только мимолетные связи со служанками и девицами легкого поведения, но и бурные романы с знатными дамами из почтенных семейств, принадлежавших к высшему обществу. Поэтому полное отсутствие всяких признаков подобного рода применительно к Екатерине II является, на наш взгляд, весьма существенным обстоятельством, которое не следует игнорировать.

Так рассуждает и подавляющее большинство историков, интересующихся указанным сюжетом. В частности, авторитетный знаток жизни и деятельности Предтечи Хосефина Родригес де Алонсо, касаясь «спекуляций по поводу любовной связи между императрицей всея Руси и Франсиско де Мирандой», назвала их «лживой легендой»[7]. Такого же мнения придерживаются немецкий ученый Михаэль Цойске и французский автор Клод Мансерон. Последний, упоминая о бессчетных романах темпераментного креола, замечает: «Большой любитель женщин, он предпочитал молодых и красивых, и не добивался альковных милостей»[8]. Чилийский биограф Миранды Мигель Кастильо Дидьер считает, что версия о его интимных отношениях с Екатериной II «совершенно не соответствует действительности и не имеет никакого документального подтверждения»[9]. Кстати, даже видный венесуэльский историк Караччиоло Парра-Перес, в середине 20-х годов XX века уверенно утверждавший, будто факт близости его знаменитого земляка и царицы «отнюдь не является невероятным», в результате критического рассмотрения всей совокупности источников на склоне лет изменил свою первоначальную точку зрения. В 1964 г. он заявил вполне определенно: «Не думаю, что Миранда был любовником самодержавной государыни всея Руси»[10].

Другая концепция появилась несколько позднее первой. Судя по записям в дневнике Миранды, он далеко не сразу и в весьма неопределенной форме поделился с русскими деятелями своими планами освобождения родины. И уж во всяком случае никаких признаков поддержки этих замыслов царицей и ее приближенными, обещаний или заверений такого рода мы в тексте дневниковых заметок не находим. Участие и сочувствие со стороны расположенной к нему российской правящей верхушки предназначались только лично южноамериканцу — жертве произвола испанской монархии. В дальнейшем, однако, Миранда счел уместным публично объявить, что императрица в свое время якобы недвусмысленно высказалась за освобождение Испанской Америки и обещала помощь. Это заявление последовало за революционными событиями 1808 г. в Испании. Именно в тот момент венесуэлец решил напомнить испаноамериканцам и их единомышленникам в Европе о своем участии в освободительной войне североамериканских колоний, о службе в рядах французской революционной армии, о преследованиях со стороны мадридского правительства. В таком контексте более чем теплый прием, оказанный в самодержавной России борцу за независимость, требовал убедительного объяснения. Под влиянием подобных соображений и прозвучало, вероятно, утверждение о поддержке его замыслов Екатериной II[11].

С легкой руки Миранды вышеизложенная интерпретация смысла его пребывания в России стала традиционной. Переходя из одного сочинения в другое, эта версия, предложенная задним числом им самим и не подкрепленная никакими конкретными аргументами, прочно утвердилась в исторической литературе. Однако в течение долгого времени авторы, затрагивавшие данную тему, не пытались самостоятельно осмыслить нарисованную Предтечей картину и выяснить подоплеку позиции петербургского правительства. Лишь на рубеже 30-х и 40-х годов XX в. московский ученый В.М. Мирошевский высказал мнение, что покровительство, оказанное Миранде российской императрицей, было обусловлено мотивами, связанными главным образом с экспансией России на северо-западе Америки[12]. В частности, он упоминал о направленной в тот регион секретной правительственной экспедиции Биллингса (1785—1794 гг.), подготовке кругосветного плавания эскадры Муловского (1787 г.) и намерении Екатерины II осуществить аналогичный проект Тревенена (1787 г.).

Концепция Мирошевского с тех пор периодически всплывала в российской и зарубежной историографии. Но, на наш взгляд, она крайне уязвима и далека от действительности. Это обусловлено прежде всего тем, что указанный историк, не говоря уже о его последователях, опирался на узкий круг источников. Дневник и другие документы Миранды, а также фонды российских дипломатических архивов, по ряду причин оказались почти вне поля зрения исследователя. К тому же, в период пребывания в России венесуэлец, не скрывая ненависти к испанскому колониализму, предпочитал умалчивать о своем намерении добиться освобождения родины. В беседах с государыней он, судя по имеющимся материалам, вообще не заговаривал об этом. Между тем, трудно представить, чтобы столь существенный для него сюжет, будь он затронут конкретно, мог не найти адекватного отражения в его обширном литературном наследии.

Таким образом, находящиеся в нашем распоряжении данные не свидетельствуют ни о серьезной готовности помочь испанским колониям в Америке избавиться от господства метрополии, ни даже об осознанных симпатиях и сочувствии их страждущему населению со стороны правящих кругов России. Поддержка и содействие, оказанные венесуэльскому гостю, доброжелательность и щедрые субсидии адресовались лично милейшему «графу Миранде», а не далекой Испанской Америке, откуда он был родом. Что же касается значения экспансионистских целей Российской империи на северо-западе американского континента как важного фактора, обусловившего отношение петербургского правительства к нашему путешественнику, то конкретных доказательств такого влияния обнаружить не удалось. Ведь секретные инструкции Биллингсу и Муловскому ограничивали их действия северо-западным побережьем Северной Америки, не далее 40-й параллели. Да и «Колумб Российский», основатель Северо-Восточной компании Григорий Шелихов обозначил в качестве южной границы русского продвижения вдоль американского материка 40° северной широты[13].

Итак, сферой интересов России являлась в то время северная часть тихоокеанского побережья Северной Америки. Вряд ли можно допустить, чтобы Миранда согласился принять участие в предприятии, задачей которого было укрепление позиций империи Романовых в районе, столь удаленном от основных центров иберийской колонизации. Думается, реальных предпосылок для конкретных совместных действий правительства Екатерины II и Предтечи испаноамериканской независимости в тех условиях не существовало.

Но если так, то неизбежно возникает вопрос, чем же все-таки объяснить необыкновенно теплый прием, оказанный Миранде в екатерининской России?

Отдавая дань духу времени и следуя политической моде второй половины XVIII в., императрица проявляла значительный интерес к взглядам французских просветителей, проникшим в 60-х годах в придворные сферы Петербурга. Ее либеральные жесты, демонстративная приверженность гуманным принципам, благосклонное внимание к мыслителям Европы и оказываемое им покровительство диктовались стремлением приобрести в европейском обществе репутацию мудрой, справедливой и просвещенной государыни. Желая привлечь на свою сторону людей, имевших огромное влияние на общественное мнение Западной Европы, Екатерина II охотно вела с ними долгие беседы, терпеливо выслушивала их мнения по разным вопросам и делилась своими мыслями, поддерживала переписку, советовалась, внимательно читала их произведения, не скупилась на щедрую денежную помощь[14].

На таком фоне, как нам кажется, и следует рассматривать отношение царицы к Миранде. Она и ее приближенные с интересом внимали его ярким, живым рассказам об Испанской Америке, критическим высказываниям по адресу мадридского правительства, обличениям жестокостей инквизиции, обсуждали с ним международную обстановку, проблемы литературы и искусства. Они возмущались произволом и насилиями колониальных властей, сочувствовали несчастным соотечественникам венесуэльца, и подчас могли даже одобрительно отозваться об его идее освобождения родины. Но их возмущение, сочувствие, одобрение носили абстрактный характер и вовсе не означали готовности оказать реальную поддержку делу, которому он посвятил жизнь.

С нашей точки зрения, гость из Южной Америки произвел на Екатерину II впечатление, которое можно в какой-то мере уподобить ее отношению к представителям европейского Просвещения. Вероятно, она видела в нем носителя аналогичных воззрений, принадлежавшего к той же интеллектуальной среде — образованного, начитанного, многое повидавшего и испытавшего человека. Притом он явился из далекого экзотического мира, располагал полезной информацией о разных странах, обладал огромным личным обаянием, был увлекательным собеседником, и подвергался гонениям со стороны могущественных врагов. Вместе с тем, его вольнолюбивые мысли, критика испанского деспотизма, самостоятельность суждений могли до известного предела импонировать ей, пока не влекли за собой практических действий. Но все это отнюдь не означало даже отдаленного намерения предпринять конкретные шаги, чтобы прийти на помощь освободительному движению в американских колониях Испании, точно так же, как «дружба» с Вольтером, Дидро и другими просветителями не только не предполагала осуществления их идей в России, но не помешала государыне занять впоследствии резко негативную позицию в отношении Великой французской революции, не говоря уже о расправе с А.Н. Радищевым, Н.И. Новиковым, Я.Б. Княжниным.

Миранда, в свою очередь, не питал иллюзий относительно возможного содействия петербургского правительства его революционным планам. Тем не менее сама императрица вызывала у него уважение и восхищение. Идеализации Екатерины II Мирандой способствовало ее умение произвести желаемое впечатление на собеседника или корреспондента. Эта черта проявлялась, в частности, при общении и переписке с европейскими мыслителями. Касаясь отношения нашего героя к Северной Семирамиде, не следует забывать, что тогдашнее мировоззрение этого выдающегося деятеля Испанской Америки отнюдь не отличалось последовательностью, а тем более радикализмом. Поэтому не удивительно, что в хоре славивших российскую императрицу прозвучал и его голос. Но при этом он достаточно трезво оценивал побудительные мотивы поведения монархини. По свидетельству Эмманюэля Роэрга де Сервье — бывшего офицера наполеоновской армии, служившего затем под командованием генералиссимуса Венесуэльской республики и пользовавшегося полным доверием Миранды, — последний, вспоминая о снисходительном отношении царицы к идеям Просвещения, склонен был объяснять его «не ее высоким интеллектуальным уровнем, не впечатлением, которое могли на нее произвести переписка и личное общение с философами XVIII века, а исключительно уверенностью к незыблемой прочности ее неограниченной власти».

Среди материалов, связанных с российской одиссеей Франсиско де Миранды, центральное место безусловно занимают относящиеся к тому периоду каждодневные записи Предтечи. Путевой дневник 20-летний юноша, со свойственной ему уже тогда пунктуальностью, начал регулярно вести в тот январский день, когда на океанском корабле отплыл в далекую метрополию, не подозревая, что на 40 лет расстается с любимым Каракасом. С тех пор, где бы ни находился, чем бы ни занимался, кого бы ни посещал, педантичный креол изо дня в день тщательнейшим образом описывал поездки и встречи, излагал содержание бесед, пересказывал разнообразные сведения, представлявшие, по его мнению, какой-либо интерес. Эти заметки были, как правило, очень конкретны, насыщены обильной и ценной информацией, извлекаемой из собственных впечатлений и наблюдений доверительных сообщений осведомленных собеседников, повседневного общения с широким кругом людей, чтения газет и книг, а также иных источников. «Он предстает перед нами, — указывает его соотечественник, — как любознательный путешественник, который наблюдает, сравнивает, взвешивает, оценивает, отвергает, критикует, одобряет... Ничто не ускользает от его взгляда. Разговаривая с кем-либо, он принимает во внимание, опрятен или неряшлив собеседник, интонацию его голоса, стиль одежды, степень благовоспитанности, выражение лица, манеры, уровень образованности. Для него имеют значение мотивы поведения людей, характер и образ жизни, он пытается проникнуть в их намерения»[15].

Быстро улавливая и критически осмысливая суть того или иного явления, обладая превосходной памятью и умением по горячим следам событий делать живые литературные зарисовки, касавшиеся каких-то фактов и персонажей, венесуэлец весьма полно фиксировал то, чему был свидетелем. Как полагала цитировавшаяся выше X. Родригес де Алонсо, «Миранда — несомненно единственный путешественник XVIII века, оставивший столь подробный перечень различных аспектов жизни предреволюционной Европы, и безусловно достоин считаться лучшим мемуаристом своего времени»[16].

Наряду с обстоятельными дневниковыми записями он бережно хранил личные и семейные документы, адресованную ему корреспонденцию, экземпляры королевских указов и декретов мадридского правительства, листовки и брошюры, имевшие отношение к испанским владениям в Новом Свете, и всевозможные другие бумаги. Постепенно у него вошло в привычку снимать и оставлять себе копии отправляемых писем, проектов, памятных записок, воззваний и прочих материалов, посылавшихся кому бы то ни было.

За несколько десятилетий у Миранды накопился огромный архив, насчитывавший без малого 15 тысяч листов (по выражению Х.Л. Сальседо-Бастардо, «Гималаи листов»)[17]. Куда бы ни заносили его превратности судьбы, он не расставался с этим обширным собранием важных материалов, хотя объем архива увеличивался с каждым годом, и возить его с собой становилось все сложнее. Готовясь летом 1810 г. к возвращению из долголетней европейской эмиграции в Венесуэлу, практичный креол для удобства перевозки велел переплести хранившиеся у него документы, предварительно разделив их на три части по тематическому принципу. Всего получилось 63 увесистых тома ин-фолио. Тогда же он дал этой объемистой коллекции на греческий лад название «Коломбейя», которое должно было означать: «Бумаги, относящиеся к Колумбии»[18]. В Каракасе она систематически пополнялась.

Незадолго до капитуляции возглавляемой им республиканской армии (июль 1812 г.) Миранда приказал переправить архив на принадлежавший англичанам остров Кюрасао, куда намеревался отплыть и сам. Однако, как уже указывалось, попал в плен, а его драгоценное документальное собрание бесследно исчезло и более столетия считалось безвозвратно утерянным.

Только в 20-х годах прошлого века известный исследователь К. Парра-Перес, работая в лондонских хранилищах, предпринял настойчивые поиски исчезнувшего архива, и пришел к выводу, что он должен находиться в Англии. Независимо от него аналогичное мнение сложилось и у североамериканского профессора Уильяма С. Робертсона, который еще в начале столетия обнаружил в британских архивах документы, пролившие некоторый свет на судьбу пропавшего раритета. Оказалось, что после гибели Венесуэльской республики багаж Миранды был благополучно доставлен на Кюрасао, а оттуда, по распоряжению министра колоний (и военного министра) лорда Батхерста, отправлен в Англию. Однако все попытки Робертсона отыскать в Лондоне следы архива остались тогда тщетными.

В начале третьего десятилетия XX в. рукописная комиссия Государственного публичного архива Великобритании направила в Сайренсестер — родовое поместье Батхерстов в графстве Глостершир — своего сотрудника для ознакомления с неопубликованными документами, хранившимися в семейном архиве. Просматривая их, архивист увидел в каких-то бумагах имя Миранды. Вскоре весть о находке дошла до Робертсона, который летом 1922 г. приехал в Сайренсестер и довольно быстро обнаружил то, что так долго искал. Но он не спешил предавать гласности свое сенсационное открытие, вследствие чего другой биограф Миранды — Парра-Перес узнал о нем лишь в 1926 г. Убедившись, что в руках потомков Батхерста действительно находится архив Предтечи, венесуэльский историк уведомил об этом свое правительство и по его поручению приобрел всю коллекцию, которая была передана Национальной Академии истории Венесуэлы для последующей публикации[19].

Эта миссия была возложена на тогдашнего директора Национального архива страны Висенте Давилу, и под его руководством с 1929 по 1933 г. изданы 14 томов «Архива генерала Миранды». Затем в 1938 г. вышел том XV, а 12 лет спустя работа завершилась публикацией в Гаване последних 9 томов[20]. В указанном 24-томном издании материалы размещены в том же порядке, в каком их сгруппировал в свое время сам владелец архива. Они опубликованы на языках оригиналов: испанском, французском, английском, итальянском и др. Эта уникальная публикация, уже давно ставшая библиографической редкостью, имела большое научное значение, открыв перед исследователями возможность более основательного и глубокого изучения жизни и деятельности Миранды. Однако она страдала определенными недостатками. В нее вошло далеко не все, собранное знаменитым венесуэльцем. Хаотичность в расположении материала, отсутствие рациональной системы его распределения по томам, затрудняли работу историков. Текст не был снабжен необходимыми комментариями.

Поэтому чрезвычайно актуальным представляется переиздание архива на более высоком профессиональном уровне, предпринятое согласно декрету президента Венесуэлы от 28 сентября 1976 г. Оно осуществляется под эгидой канцелярии главы венесуэльского государства специальной комиссией, которой многие годы руководила упоминавшаяся выше X. Родригес де Алонсо. После ее безвременной кончины в 1994 г. эту крайне сложную задачу продолжают выполнять долголетние сотрудницы покойной Глория Энрикес Ускатеги и Мирен X. Бастерра Ариньо, при активном содействии маститого историка и дипломата Хосе Луиса Сальседо-Бастардо. До настоящего времени появились 16 томов капитального издания (и поныне незавершенного), выходящего под названием «Коломбейя»[21].

Новая публикация во многих отношениях выгодно отличается от предыдущей. Прежде всего, она имеет хорошо продуманную четкую структуру, в соответствии с которой все документы, независимо от их типа и содержания, расположены в хронологической последовательности, что значительно облегчает пользование ими. Хотя в этом издании не представлены кое-какие второстепенные по значимости материалы, имеющиеся в рукописном собрании, оно гораздо полнее выпущенного ранее «Архива генерала Миранды», а также оснащено полезным научным аппаратом. Устранены транскрипционные неправильности и архаизмы, с учетом норм современного литературного языка.

Документы, связанные с пребыванием венесуэльца в России, составляют последнюю часть тома IV и почти весь том V данной публикации[22]. Они включают его дневник (объемом более 300 книжных страниц убористого шрифта), представляющий исключительную ценность. Это свидетельство любознательного и непредубежденного очевидца, внимательного и вдумчивого наблюдателя. Характеризуя в основном великосветские круги и придворную среду, Миранда вместе с тем обращал внимание и на условия существования других слоев общества. В его записках нашли отражение социальные институты России, нравы и обычаи, система судопроизводства, состояние школ и больниц, тюрем и богаделен, численность населения, уровень цен и многое другое. Эти лаконичные, конспективные заметки, никак не предназначавшиеся для печати, полны незаконченных, недописанных фраз, оборванных на полуслове замечаний, сокращений, недомолвок и т.п. Существенным дополнением к дневнику является переписка его автора с Екатериной II, Г.А. Потемкиным, А.А. Безбородко, A.M. Дмитриевым-Мамоновым и другими лицами[23].

Значительная часть опубликованного уже довольно давно известна исследователям испаноамериканского освободительного движения (хотя и не использовалась подавляющим большинством специалистов по отечественной истории), но в отличие от первого издания, где этот материал был беспорядочно разбросан по разным томам, теперь он сосредоточен в одном месте и откорректирован в соответствии с принятыми ныне правилами правописания. Кроме того, дополнительно включены три десятка ранее не публиковавшихся документов, в том числе копии паспортов, выданных путешественнику российскими властями, и их распоряжений об обеспечении его проезда по дорогам империи.

Немалый интерес представляет также следующий раздел путевого дневника, отражающий посещение Мирандой Швеции, Дании, Республики Соединенных провинций (Голландия), Австрийских Нидерландов, прирейнских немецких княжеств и вольных имперских городов, Швейцарии, Северной Италии, Франции, где он многократно общался с дипломатическими представителями России. Этот материал, охватывающий период с сентября 1787 по июнь 1789 гг., вместе с сопутствующими документами, занимает последний раздел тома V, тома VI, VII и более половины тома VIII[24]. Поскольку дневники Миранды, не говоря уже об историках, несомненно интересны и широкой читательской аудитории, в ряде стран изданы переводы относящихся к ним разделов. Подобные публикации соответственно на немецком, английском, шведском и датском языках осуществлены в Германии, США, Швеции, Дании[25]. Несколько лет назад украинский перевод дневниковых записей венесуэльца с конца сентября 1786 г. до начала мая 1787 г., когда он находился в пределах нынешней Украины, вышел в свет в Киеве[26].

На таком фоне публикаторский вклад российских мирандоведов до недавнего времени выглядел довольно скромно, ибо на русском языке были изданы только переписка Миранды с императрицей и ее приближенными, некоторые другие документы из его эпистолярного наследия, а также фрагменты дневниковых заметок, где описаны посещение юга России, киевские встречи и беседы с Екатериной II и царскими сановниками, неоднократные экскурсии по Кремлю[27]. Лишь в конце прошлого года в издательстве «Наука» вышел в свет перевод раздела дневника, охватывающего петербургскую и московскую стадии российской эпопеи Предтечи[28]. С целью познакомить русскоязычную читающую публику с той частью этого выдающегося историко-литературного памятника последней четверти XVIII века, которая посвящена нашей стране, ниже впервые публикуется ее полный перевод с испанского.

Пропущенные при переводе труднопереводимые слова и выражения обозначены в тексте отточием.

Разбивка текста на разделы, снабженные заголовками и подзаголовками, произведена издателями для удобства чтения.

Перевод осуществлен с публикации «Коломбейя», том IV—V (Каракас, 1981—1982) и издания «Франсиско де Миранда. Диарио де Моску и Сан-Петерсбурго», выпущенного «Библиотекой Аякучо» (Каракас, 1993), М.С. Альперовичем (стр. 24—98), В.А. Капанадзе (стр. 250-320), Е.Ф. Толстой (стр. 99-249).